Вхожу в купе вагона и вижу, что там, забившись в уголок, сидит заплаканная девушка. Выглядит она настолько несчастной, что я даже не решаюсь сказать обычное «здравствуйте». С неловкостью пристроившись в другой угол по диагонали от неё, я смотрю в окно на перрон. Время становится долгим.
        Поезд, наконец, мягко трогается, и на пороге появляется женщина в тёмном. Возрастом она годилась девушке в матери. Ну, ей-то, разумеется, проще: она может поздороваться хотя бы со мной. Вошедшая садится к окну напротив меня, некоторое время смотрит на уплывающую станцию, но всхлипы молодой попутчицы заставили её обернуться.
        – У вас что-то случилось?
        – У меня беда… – с тугими, длинными паузами еле выговаривает девушка. – Я рассталась с любимым… Нам нельзя вместе… Обстоятельства… Мне это не пережить… Такая потеря…
        Я слушаю девушку даже с удивлением. Мне казалось, что её нельзя будет разговорить, а она выкладывает сразу всё. Ну, значит, уже настало время с кем-то поделиться.
        – Потеря… – задумавшись, произносит между тем женщина и с этим словом будто падает куда-то внутрь себя. – Какая же это потеря… – продолжает она через минуту. – Ведь твой любимый жив.         А у меня три дня назад умер муж. Этого мужчину я любила всю свою жизнь…
        Слова траурно одетой попутчицы заставляют девушку чуть успокоиться. Во всяком случае, всхлипы из угла прекращаются. Но теперь уже сама женщина смахивает слёзы, отвернувшись к окну.
        Я разбираю постель и укладываюсь на верхней полке. Там как-то спокойней… Чего зря душу бередить? У кого нет этих потерь? Знать бы только, как с ними справляться…
        На следующей, какой-то «деревенской» станции, на пороге появляется ещё одна женщина: седая, в простеньком платке с цветочками. Пожалуй, первой попутчице она годится в бабушки, а второй в матери.
        Ласково поздоровавшись со всеми, новая пассажирка устраивается к окну, где недавно сидел я, и с тихой улыбкой любуется быстро бегущими осенними деревьями. Однако вскоре вид соседки с чёрным ажурным платочком в руке, заставляет её оторваться от видов за окном.
        – Что, дочка, беда какая-то?
        – Да, – отвечает женщина. – Муж… Три дня назад…
        Постепенно женщины разговариваются, хотя женщину-«внучку» и женщину-«дочку» задевает, ровное и, как им, видимо, кажется, излишне оптимистичное состояние женщины-«бабушки».
        – Вы так довольны всем… – даже с некоторым невольным укором замечает женщина в трауре. – Как будто в вашей жизни не было потерь…
        – Не было, – соглашается бабушка. – Хотя давно уже у меня нет в живых никого: ни родителей, ни братьев, ни сестёр. У меня не осталось даже детей…
        Я с невольным любопытством приподнимаюсь на локте. Женщина в трауре бросает на меня снизу недоумённый взгляд, и мне кажется, что эта серьёзная, страдающая женщина мысленно вертит пальцем у виска, мол, бабка-то, кажется, совсем из ума выжила…
        – И все они не потеря для вас? – как-то осторожно спрашивает она.
        Теперь я уже откровенно свешиваюсь вниз, чтобы видеть бабушку.
        – Потерь не бывает вообще, – вдруг спокойно отвечает та, поправив платочек на голове. – Твой мужчина, – говорит она, взглянув в сторону женщины-«внучки», – ушёл всего лишь из твоей жизни. Но он живой. Какая же это потеря? Твой муж ушёл из жизни совсем, – поворачивается она к другой попутчице. – Конечно, это беда. Большая беда… Только и это не потеря…
        – А что же это?! – едва не в голос спрашивают женщины, да и я готов присоединиться к ним.
        – Родной человек может потеряться и в жизни, и в смерти, но он никогда не потеряется в твоей душе. Для души, в которой умершие остаются живыми, потерь не бывает...
        Вполне обыденно сказав это, бабушка с той же задумчивой улыбкой продолжает смотреть в осеннее золотое окно.
        Но попутчицы озадаченно смотрят лишь на неё...
        Я откидываюсь на подушку. Да уж, тут есть о чём подумать. Ох, как мудра эта бабушка, простая русская женщина… Как удивительно точно разграничила она, что беда и потеря – это разное! А ведь мы-то, убитые страданием, не понимаем этого. Ушедшего близкого человека следует, говоря по-современному, «активировать», то есть, ещё ярче включить в своей душе. Уйдя от нас в реальности, он возвращается потом в нашу душу… Он стучится в неё, а мы, занятые страданием, не слышим, не впускаем его... И от этого страдаем уже оба. Оба! Вот что важно понять! Страдая, мы бесконечно прощаемся с ним, то есть, в общем-то, отталкиваем от себя. А он хочет, чтобы мы успокоились и приняли его. Приняли для того, чтобы и дальше жить вместе.
        …Только мудрый умеет жить без потерь.