ДЕТИ НЕ БЫВАЮТ ВИНОВАТЫ... № 11 (81), ноябрь 2013 г.

Познание мира должно быть сочувственным

Автор Александр Гордеев.

В тёплом и уютном приморском городе N рядом с домом престарелых находится заброшенный парк с чугунными скамейками, отлитыми ещё в довоенное время. На двух или трёх из них, сохранивших свои деревянные рейки с облупившейся краской, можно сидеть и сейчас.

На крайнюю от дома скамейку уже четвёртый раз за последнюю неделю приходит Галина Ивановна, бывший педагог, а в последние годы перед пенсией завуч одной из центральных городских школ. Она приходит сюда вовсе не от того, что в доме престарелых её что-то не устраивает – там, в общем-то, неплохо: и кормят вкусно, и врачи постоянно о здоровье спрашивают. Просто в этом доме Галина Ивановна живёт первую неделю и пока ещё не свыклась с мыслью, что это действительно её место.
Сидя вне своей новой территории обитания и глядя на лёгкие сухие листья под ногами, она размышляет о превратностях своей судьбы.

Рядом со сквером останавливается дорогая синяя иномарка, из задних дверей которой выходит женщина, примерно ровесница, одетая по-дачному (это как-то сразу угадывается).  А со стороны водителя – молодой человек с папкой в руке. Он кладёт эту папку на капот, раскрывает и перебирает какие-то бумаги. Судя по всему, ему нужно сходить куда-то по делам, а женщина не хочет ждать в машине.

Так уж выходит, что ближайшая к ним «дееспособная» скамейка как раз та, на которой сидит Галина Ивановна, и женщина направляется прямо к ней. Не дойдя нескольких шагов, она, спохватившись, ощупывает карманы своей вязаной серой кофты и быстро оглядывается.

– Гена! – негромко окликает она. – Я в машине телефон забыла.

Молодой человек убирает бумаги в папку, видимо, уже разобравшись с ними, заглядывает в салон и находит там сотовый телефон.

 – Извини, Гена, – говорит женщина, когда он приносит ей его, – гоняю тебя зря. Думала, позвоню Наташе, пока ты в банк бегаешь. Пусть она стол накроет, ты хоть немного подкрепишься, прежде чем по делам ехать.

– Да ладно мама, чего вы извиняетесь, – отмахивается Гена. Он смотрит на свободный край скамейки. – Подождите, я плед принесу. Скамейка, наверное, холодная.

Быстро сбегав к машине, молодой человек возвращается со сложенным пледом и, совсем приблизившись к скамейке, обращается к Галине Ивановне:

– Здравствуйте! Ничего, что мы вас потревожим?

– Ничего, ничего.

Женщина, наконец, устраивается на своём месте, тоже извиняется за беспокойство, делает короткий звонок и, зачем-то показывая телефон Галине Ивановне, поясняет:

– Внучка. На даче сегодня ночевала. Ездим вот. Там ещё разной уборки навалом...

Галина Ивановна лишь грустно кивает головой. Да знает она, что это такое, была дача и у неё…

– А Гена – это ваш сын? Или зять? – спрашивает она.

– Сын.

– Он вам не родной?

– Почему это? – даже чуть обижается женщина.

– Он вас на «вы» зовёт…

– Хм-м… У нас принято так. Я своих родителей так называла и меня все мои дети так зовут. У меня их трое. Так и отца своего называли…

– Извините, – говорит Галина Ивановна, – просто непривычно сейчас...

– Да ничего, – отвечает женщина, – это же от воспитания зависит…

И тут, уже от одного слова «воспитание», бывший завуч чувствует невольно поднимающееся раздражение. У нас ведь сейчас плюнуть некуда – как только  заговоришь о воспитании, так все подряд «ушинские», да «макаренки». А вот повоспитывали бы они современных учеников…

Теперь эта случайная соседка по скамейке уже не кажется Галине Ивановне такой привлекательной, как  показалась вначале. Она, вроде, и говорит с каким-то вызовом, с неким самодовольством что ли… Ну, удалась у неё жизнь, повезло ей, так что ж теперь…?

– А вы, простите, кто по образованию? – спрашивает Галина Ивановна.

– Да бухгалтер, простой бухгалтер, – неловко улыбнувшись, говорит соседка.

– Ну вот, видите, бухгалтер…

– Вы это к чему?

– Просто я хотела сказать: да при чём здесь воспитание? Оглянитесь кругом - родители для детей сплошь и рядом пустое место! У кого сейчас нет проблем с детьми? Ну, бывает, конечно, кому-то и везёт…

– Как это везёт? Простите, а у вас дети есть?

– Есть.

– Сколько?

– Да тоже трое, – вдруг упавшим голосом признаётся Галина Ивановна.

– Какое совпадение! – обрадовано восклицает женщина.

Это обстоятельство, видимо, кажется ей чем-то располагающим, и она предлагает познакомиться. Нечаянную собеседницу зовут Любовь Иннокентьевна. Раздражение Галины Ивановны от этого знакомства только увеличивается и Любовь Иннокентьевна тут же замечает его.

– Ладно, – примирительно предлагает она, – закроем эту тему…  Вон, поглядите, какая нынче осень чудесная. А на даче что творится! Урожай в этом году такой богатый, что мы на одной нашей даче сделаем запасы на все три семьи….

Ну вот,  закрыла, называется, тему…  А сама снова, так или иначе, о детях. Хотя, о чём ещё ей говорить, если это и есть её жизнь, вызывающе принципиально не совпадающая с жизнью самой Галины Ивановны? И подумав так, бывший завуч не выдерживает, тем более, что это-то у неё сейчас и болит.

– Вот вы говорите: воспитание…  А думаете, я своих детей плохо воспитывала?
Да так же, как и все, любила, заботилась… Не в воспитании тут дело. Дети сейчас другие. Не одна я так думаю. Я сейчас, как говорится, волей судеб в новом коллективе оказалась, так там иного мнения и нет…

Любовь Иннокентьевна вздыхает. Ей совсем не хочется портить себе предстоящий день, но разговор-то уже идёт...

– А вы знаете, в чём я совершенно убеждена? В том, что дети никогда не бывают виноваты. Спросите: почему? Потому что все они из семьи. А семейное воспитание – дело очень тонкое, хотя все считают себя в этом знатоками.

Галина Ивановна едва не всплёскивает руками: да почему же она её-то слова повторяет?!

– Ну-ну, – почти уже откровенно ядовито произносит она, – и что это, интересно, за тонкости воспитания, неизвестные никому?

Любовь Иннокентьевна на минуту задумывается.

– Вообще-то, этих тонкостей много, – говорит она. – Ну, вот хотя бы эта...

Скажите: вот когда ваш маленький ребёнок ударялся в детстве обо что-то, ну, например, о стул или угол стола, как вы его успокаивали?

Галина Ивановна смотрит с недоумением. А при чём здесь это? Сейчас, вот так, вдруг, она даже и вспомнить тех слов не может.

– Я напомню, – не дождавшись ответа, продолжает Любовь Иннокентьевна. – Вы говорили: «Ах, этот нехороший стул! Он сделал тебе больно! А вот мы тоже его ударим. Вот так тебе нехороший стул, вот так! Не обижай нашего Ванечку или Санечку, не делай ему больно!» Или другой вариант: "У кошки – боли, у собачки – боли, а у нашего хорошенького Ванечки или Санечки – заживи..." И ваш ребёнок был доволен этими уговорами, успокаивался и улыбался. Ведь, обычно, это было так?

– Так, – ошарашено соглашается Галина Ивановна, пожалуй, впервые за свою жизнь, задумываясь над тем, почему это было именно так... Все так делали и делают... Это вроде бы и не воспитание даже, а так, привычная присказка, надёжный приём. – А что же говорили в таких случаях вы? – спрашивает она Любовь Иннокентьевну.

– А я говорила, так, как слышала это от мамы и от бабушки. Я говорила: «Ой, Геночка, как тебе больно! Ты ударился. А ведь ты сделал больно и стульчику. Только стульчик не умеет плакать. Давай пожалеем его, скажем: прости нас стульчик, мы не станем тебя больше бить, не станем делать больно…»

И тут Галина Ивановна почти физически чувствует какое-то внутреннее осыпание всего своего многолетнего педагогического и воспитательного гонора…. Она не дура, и сразу видит всю разницу между тем и другим.

– Ну, вы и скажете, – всё ещё на каких-то остатках своего несогласия говорит она уже просто по инерции, – как можно сравнить боль своего ребёнка и какого-то стула?... Тут ещё додуматься надо, что этому стулу может быть больно!….

– Хм-м… А додуматься надо!  Я постоянно призываю к этому всех своих молодых знакомых. Ведь потом перед ребёнком окажется не «какой-то» стул, а
«какая-то» кошка, которая случайно царапнула его, ну, значит, правильно  будет её побить. Тем более, что сама мама узаконила такое положение  - пусть лучше кошке будет больно, а не тебе...  Потом  «какая-то» собака, потом «какой-то» человек, «какая-то» бабушка или просто старуха, потом
«какие-то» отец или мать, «старики», «черепа»…

– Мама, я уже всё! – радостно показывая папку, докладывает сын Любови Иннокентьевны, прихода которого женщины не заметили, – пойдёмте…

Он протягивает матери руку, а когда она легко и, в общем-то, не нуждаясь в помощи, поднимается, забирает плед со скамейки.

– До свидания! – говорит он Галине Ивановне, дружелюбно взглянув на неё.

– До свидания! – говорит ей и Любовь Иннокентьевна.

Галина Ивановна остаётся, как замороженная. Ей кажется, что её новая знакомая, которую она, уже наверняка, никогда не увидит, сказала ещё не всё. Да, пожалуй, всего и не надо. Тут и так, всё ясно...

«Странно, – думает она, – казалось бы, такая мелочь – утешить плачущего ребёнка…  Да его в этот момент хочется просто утешить, и не важно как… Но ведь выходит, что мои-то дети утешались агрессией, которую я призывала проявлять, местью, причинением боли, а дети этой женщины вниманием, сочувствием, состраданием. Вот тебе и мелочь...».

А сколько приходилось ей заниматься воспитанием в школе, где были специальные программы патриотического воспитания, привития доброты, внимания, уважения, любви к Родине большой и к малой… Ну, да – попробуй привей потом всё это, если в семье в голову ребёнка уже вбито другое….

Галина Ивановна смотрит, как садится в машину Любовь Иннокентьевна, как закрывает за ней дверь её сын. Сейчас на даче они будут пить чай...

Машина легко и бесшумно стартует, блеснув хромированными дисками, и Галина Ивановна вспоминает, что ей тоже пора возвращаться. В её новом доме в одиннадцать часов дают по кружке овсяного отвара, очень полезного для пищеварения.

Бывший завуч поднимается, проходит несколько шагов и вдруг, вытянув руку, утыкается ладонью в шершавый ствол старого тополя. Ей вспоминается родной сын, который привёз её сюда так же на своей машине, и за всю эту первую трудную неделю лишь однажды позвонил по сотовому, сказав несколько, по сути, пустых слов. Вспоминается дочь, которая пряча глаза, складывала в чемодан её кофты и чулки.  
А вторая дочь не приехала вовсе…

«Простите меня, мои дорогие, – заплакав, шепчет Галина Ивановна, – простите, меня, дуру, за то, что я вырастила вас такими несчастными…»

И в этот момент перед мысленным взором Галины Ивановны прошли и Пашенька, который привёз её сюда, и Катюша, которая помогала собирать вещи, и Настенька, которая не решилась приехать, и внучки, которые у неё уже есть... Целая династия, можно сказать… 

ИСТОЧНИК

КУПИТЬ ВРЕМЯ ОТЦА
Современная притча

Как-то раз один человек вернулся поздно домой с работы, как всегда, усталый и задёрганный, и увидел, что в дверях его ждёт пятилетний сын.

— Папа, можно у тебя кое-что спросить?

— Конечно, что случилось?

— Пап, а сколько ты получаешь?

— Это не твоё дело! — возмутился отец. — И потом, зачем это тебе?

— Просто хочу знать. Пожалуйста, ну скажи, сколько ты получаешь в час?

— Ну, вообще-то, 500. А что?

— Пап, — сын посмотрел на него снизу вверх очень серьёзными глазами. — Пап, ты можешь занять мне 300?

— Ты спрашивал только для того, чтобы я тебе дал денег на какую-нибудь дурацкую игрушку? — закричал тот. — Немедленно марш к себе в комнату и ложись спать! Нельзя же быть таким эгоистом! Я работаю целый день, страшно устаю, а ты себя так глупо ведёшь!

Малыш тихо ушёл к себе в комнату и закрыл дверь. А его отец продолжал стоять и злиться на просьбы сына: «Да как он смеет спрашивать меня о зарплате, чтобы потом просить денег?»

Но спустя какое-то время он успокоился и начал рассуждать здраво: «Может, ему действительно что-то очень важное нужно купить. Да чёрт с ними, с тремя сотнями, он ведь ещё вообще ни разу у меня денег не просил».

Когда отец вошёл в детскую, ребёнок уже был в постели.

— Ты не спишь, сынок? — спросил он.

— Нет, папа. Просто лежу, — ответил мальчик.

— Я, кажется, слишком грубо тебе ответил, — сказал отец. — У меня был тяжёлый день, и я просто сорвался. Прости меня. Вот, держи деньги, которые ты просил.

Мальчик сел в кровати и улыбнулся.

— Ой, папка, спасибо! — радостно воскликнул он.

Затем он залез под подушку и достал ещё несколько смятых банкнот. Отец, увидев, что у ребёнка уже есть деньги, опять разозлился. А малыш сложил все деньги вместе и тщательно пересчитал купюры, а затем снова посмотрел на отца.

— Зачем ты просил денег, если они у тебя уже есть? — проворчал тот.

— Потому что у меня было мало. Но теперь мне как раз хватит, — ответил ребёнок.

— Папа, здесь ровно пятьсот. Можно я куплю один час твоего времени? Пожалуйста, приди завтра с работы пораньше, я хочу, чтобы ты поужинал вместе с нами.

Назад к списку