ЛОВУШКИ ДЛЯ ПРАВОСЛАВНЫХ. («Я крокодила пред Тобою», или «Ложные друзья переводчика»).

«Я крокодила пред Тобою», или «Ложные друзья переводчика».

Мы учимся разговаривать, повторяя слова за родителями. Учимся молиться, повторяя славословия за святыми. Но, если хотим научиться и тому и другому, мы должны понимать, что слышим, что говорим. Между тем, как показывает практика, многие верующие относятся к текстам молитвословов или Псалтири как к заклинаниям. Это совершенно недопустимо, потому что в христианстве, в отличие от язычества, нет магии. Нет ничего такого, что можно было бы просто вслед за кем-то произнести, и по волшебству твоё желание будет исполнено. Нашего Бога невозможно заклясть. Ему можно открыться, впустить Его в своё сердце, можно Его попросить: «Действуй во мне!», можно сказать Ему: «Благодарю!» или «Славлю…», можно добавить: «Да будет воля Твоя», но обязательно – всею душою. Только как отзовётся на молитву душа, если молитвословия останутся нами не поняты?

Слово Священного Писания, слово богослужебной поэзии обращено не только к сердцу, но и к разуму человека. Конечно, у священных текстов есть глубинные смыслы, понимание которых требует не только знания языка, но и подготовки другого рода. Однако первый, языковой, слой их значения должен быть доступен обязательно.

Многим кажется, что церковнославянский язык понятен и так, учить не надо. Да, конечно, есть незнакомые слова, их значение нетрудно посмотреть в словаре, об остальном можно догадаться… И тут мы попадаем в ловушку. Подвох состоит в том, что правильно понимать молитвы на славянском языке нам мешают как раз те слова, которые кажутся известными. Внешне они очень похожи на русские (тем более, что большинство из нас пользуется молитвословами, где церковнославянский текст напечатан русским шрифтом), но по смыслу очень отличаются. Их называют – «ложные друзья переводчика».

Вот почему так важно пользоваться словарями. Среди самых известных – «Полный церковно-славянский словарь» протоиерея Григория Дьяченко, «Церковно-славянский словарь для толкового чтения Святого Евангелия, Часослова, Псалтири, Октоиха (учебных) и других богослужебных книг» протоиерея Александра Свирелина.

А Ольга Александровна Седакова выпустила специальный словарь, посвящённый лексике, которая рождает множество ошибок и недоразумений – «Церковнославянско-русские паронимы». Поверьте, его можно читать как детектив (человек сам себя спрашивает, как он понимает тот или иной текст, а потом с изумлением обнаруживает, что его версия не имеет ничего общего с оригиналом) или как приключение (путешествие в неведомый город сулит массу сюрпризов: улочки, здания кажутся читателю до боли знакомыми, но, входя в них, он обнаруживает нечто совершенно неожиданное).

С точностью до наоборот

Есть такие слова в церковнославянском и русском языках, которые при внешней идентичности не только имеют противоположные значения, но ещё и негативно окрашены.

Представьте, слышит человек, что священник возносит молитву об упокоении раба Божия имярек «в месте злачне, месте покойне» и ужасается. Ведь в современном русском языке «злачным» называется то самое «место, где предаются кутежам, разврату»! Но дело в том, что в славянском это слово значит совсем другое – «приятное место, обильное сочными травами, злаками», поэтому так образно именуются райские обители…

«Изыде Исаак поглумитися на поле к вечеру» (Быт 24, 63), «В заповедях Твоих поглумлюся, и уразумею пути Твоя» (Пс 118, 15), – читаем мы в Священном Писании. И приходим в недоумение, если не знаем, что слово «глумиться», которое в наше время означает изощрённое издевательство, на церковнославянском имеет значение «обдумывать», «размышлять». Поэтому ничего такого страшного Исаак в поле не делал, он вышел, чтобы просто поразмыслить. А псалмопевец говорит Богу: «Буду рассуждать о заповедях Твоих, и пойму пути Твои».

«Ах, какая прелесть!» – восклицает Наташа Ростова. А православный почему-то вздрагивает. Всё дело в том, что слышится ему в этом невинном восторженном восклицании девочки нечто совсем иное, страшное, ведь «прелесть» по-церковно­славянски – «обман, обольщение, коварство». Вот почему Акафист прославляет Богородицу: «Радуйся, прелести пещь угасившая».

Мы привыкли понимать слово «равнодушный» как «безучастный, лишённый интереса к чему-либо», а в славянском языке оно имеет значение «равная душа», «близкий»: «Ты же, человече равнодушне, Владыко мой и знаемый мой» (Пс 54, 14) следует переводить как «Но ты, близкий (единомысленный) мне человек, мой господин и друг мой».

Так же кардинально расходятся значения причастия «озлобленный»: по-русски оно значит «обозлившийся», а по-церковнославянски – «бедственный», «терпящий зло». Вот о ком мы молимся, когда поём на великой вечерне: «О всякой души христианстей, скорбящей же и озлобленней…», то есть «О каждом христианине, страдающем и обиженном».

А глагол «требовати» (на русском – «решительно просить») значит в славянском «сильно нуждаться». Поэтому «К Тебе прибегох, Чистая, спасения требуя» переводится так: «К Тебе я обратился, Пречистая, нуждаясь в спасении».

Церковнославянское слово «изумленный» по-русски значит «безумный», «позор» – «зрелище»… И таких паронимов множество.

Ну и напоследок совсем страшное. В 115-м псалме читаем: «Тебе пожру жертву хвалы…», а в Великую Пятницу слышим антифон: «Души наша пожрем Его ради…» Что? Мы сожрём, съедим жертву, которую приносим, закусим собственными душами? Не спешите делать выводы, загляните в словарь и поймёте, что первое значение слова «пожрети» – «приносить в жертву». Получается: «Тебе принесём жертву хвалы» и «Принесём в жертву души наши ради Него».

Есть и другие паронимы, они имеют разное значение, но не несут негативной окраски. Однако при этом вводят в заблуждение ничуть не меньше. Например, «милый» переводится на русский – ни за что не догадаетесь! – как «вызывающий жалость».

Представьте, услышит человек в храме стих «…Страстей моих непостоянное и лютое утоли смущение», сообразит, что в русском языке «непостоянный» означает «изменчивый, неустойчивый» и переведёт… Неправильно. Потому что в церковнославянском языке это слово значит «невыносимый», «тот, против которого нельзя устоять». Если перевести дословно (и точно!), то получится: «Страстей моих неодолимое и свирепое умерь возмущение» (как видим, и значения слов «утолити» – «уменьшить», «смущение» – «возмущение, буря» не совпадают с русскими).

Или вот «страсти решительные» – по-русски довольно странное сочетание, не правда ли? А по-славянски «решительный» – «освобождающий», потому что «решить» – «освободить». «Освобождающие Страсти Христовы»… Это понятно.

Слово «область» в русском языке не сохранило своего славянского значения «власть» («Солнце во область дне…» (Пс 135, 8) – «солнце, чтобы владеть (править) днём…), а обозначает лишь «административно-территориальную единицу» или «отрасль человеческой деятельности». Подобное же произошло и со словом «начальник», кото­рое в церковнославянском имело другую смысловую наполненность – «виновник или причина чего-либо». В этом случае выражение «начальник жизни Христос» надо понимать как «Христос – первопричина жизни».

А если заглянуть в молитвослов?

Начнёт неофит читать утром покаянный 50-й псалом: «Яко беззаконие мое аз знаю, и грех мой предо мною есть выну» и споткнётся, потому что увидит в последнем слове русский глагол «вынимать». Но «выну» по-церковнославянски – это наречие и означает «всегда»: «Ибо беззакония мои я сознаю, и грех мой всегда предо мною».

Читая 4-ю песнь канона покаянного ко Господу «Почто… блуд и гордость гониши?», мы должны понимать, что слово «гнать» в славянском имеет также значение «следовать», «соблюдать», например «гони же правду» (1 Тим 6, 11) значит – «следуй же (держись) праведности». А фразу «…Да наглая смерть не похитит мя неготоваго…» надо толковать исходя из того, что слово «наглый» означает «внезапный».

В каноне из последования ко Святому Причащению тоже есть подобные паронимы. Например, в 7-й песни читаем прошение: «Да избавлюся от страстей, и врагов, и нужды…» и думаем, что, наверное, с ударением в последнем слове вышла ошибочка. На самом же деле это совсем другое слово. «Нужда» по-церковнославянски – «насилие», а так же «судьба», «неизбежное бедствие». В данном случае мы молимся о том, чтобы спастись нам от всякой скорби, гнева и насилия.

В тропарях святым, которые поются на молебнах, часто звучат такие слова: «Правило веры и образ кротости…» «Правило» по-церковнославянски – это «мера», «мерило», «образец», «эталон»: «Образец (пример) веры и кротости».

Будем терпеть Господа

Третья категория – многозначные слова, отдельные значения которых в русском языке утратились. Например, слово «исполнить» по-славянски означает «наполнять, насыщать, тучнеть», и соответственно «исполнение» – это «полнота, полное число, совершенство». «Да подвижется море и исполнение его» (Пс 95, 11) надо понимать так: «Да волнуется море и то, что наполняет его».

Слово «терпеть» в церковно славянском языке иногда принимает значение «ждать, надеяться, уповать», которого в современном языке нет. «ПотерпиГоспода, мужайся и да крепится сердце твое, и потерпи Господа» (Пс 26, 14), – воспевает царь и пророк Давид: «Жди Господа, мужайся…»

А как понять слова 2-й молитвы из последования к Причащению: «Вем, яко несмь достоин, ниже доволен, да под кров внидеши храма души моея»? Я не доволен? Чем? Страшно подумать! Нет, просто у слова «довольный» было значение, которое в русском языке сегодня потеряно – «годный». Получается: «Я не достоин и не годен, чтобы Ты вошёл под кров храма моей души».

Одно из значений славянского слова «веление» – «учение», поэтому строчка канона «Струями велений Твоих заградив мутная нечестивых веления» переводится так: «Струями Твоего учения пресекая мутные учения нечестивых».

Так же обстоит дело и со словом «страсть». Мы привыкли понимать его как «сильно выраженное чувст во, крайнее увлечение чем-либо» или в разговорной речи – «страх, ужас». В славянском же языке значение этого слова конкретней и обширней: «страдание или мучение; болезнь, греховное пожелание; подвиг; бедность и жалкое состояние». Соответственно «страстотерпец» – это «человек, претерпевающий мучения», а «подобострастный» – «человек, подобный нам, с теми же страстями», тогда как на русском «подобострастный» значит «раболепный, уродливо-покорный, льстивый».

А ещё есть такие слова, которые в современном языке не сохранились, но они могут быть легко (и неправильно!) «разгаданы» исходя из русскоязычной интуиции (например, «язвина» – «нора», «целование» – приветствие).

Изменяемо о Неизменном

Влияет на наше понимание также порядок слов. Например, в 5-й утренней молитве святого Василия Великого читаем странную фразу: «…У Него же несть пременение, илипреложения осенение…» Можно даже знать, что архаичное пре- соответствует русскому пере-, но всё равно непонятно: если «пременение» – это «перемена», и «преложение» – по сути то же – «претворение», «перестановка», что получается?.. Кажется, ерунда. Нет. Камень преткновения здесь – в слове «осенение» и его необычном с точки зрения русского языка месте в предложении. Оно означает «тень» и «преложением» управляет: «…И в Ком нет перемены или тени изменения».

В Господе Вседержителе нет и не может быть изменения, зато есть сдвиги в грамматической семантике, в словообразовательных моделях. Ольга Седакова приводит в пример отглагольные существительные на -ание, -ение, -ие, которые в русском языке обычно означают процесс, тогда как в церковнославянском могут значить также и объект, и результат действия. Например, «восприятие» на славянском – это «то, что воспринято»: «Избави… от лютых восприятий («Освободи… от воспринятого мной зла»); «желание» может значить «предмет страсти, то, что желанно»: «Желание грешника погибнет»… Другое значение этой словообразовательной модели, также неизвестное русскому языку, – обозначение исполнителя действия: «заступление», «моление» в славянском контексте могут означать соответственно «защитник» и «послы».

Прилагательные, образованные от глагольной основы (типа «жив», «живый»), значительно ближе к глагольному значению, чем в современном русском: так, «живый в помощи Вышняго…» следует переводить не прилагательным «живой», а причастием «живущий» или глагольной конструкцией «тот, кто живёт».

О.А.Седакова обращает также внимание на то, что дистанция между церковнославянской и русской семантикой может быть чрезвычайно далёкой, с утраченными промежуточными звеньями, как в случае со словами «внушити» – «услышать» («глаголы моя внуши Господи»)…

Церковнославянское слово может на своей периферии намечать то значение, которое становится основным в русском. Так, церковнославянское «клеветник» обычно значит «прокурор», «обвинитель на суде» (в том числе, справедливый обвинитель), но уже встречается и значение «ложный обвинитель», откуда недалеко до современного русского «злостного лжеца».

Есть и очень тонкие, почти неприметные различия, которые, тем не менее, сдвигают общее понимание текста. Такие ключевые слова Священного Писания и богослужебных текстов, как «добрый» и «злый», в современном русском обычно имеют психологический оттенок, предполагая что-то вроде душевного качества или психического состояния, тогда как в церковнославянском они этого оттенка лишены: «пастырь добрый» означает не «добродушный» или «добрый к своим овцам», а «хороший», «прекрасный», «настоящий».

Меткий замет

Но есть и ещё одна проблема, порождающая превратное понимание. Она связана, во-первых, с тем, что чтецы наши порой невнятно читают (словно сами себе, а не для тех, кто предстоит в храме). Я не говорю уже об уморительных оговорках, вошедших в православные анекдоты, типа «рвань на дырище» (в 101-м псалме есть фраза «бых яко нощный вран на нырищи», что переводится «как филин на развалинах»). А во-вторых, с более печальным фактом: если в культурном диапазоне у человека нет какого-то слова, он его неправильно слышит, просто не узнаёт. Недавно преподавательница одного из филологических факультетов Якутского университета жаловалась на то, как резко снизился общий уровень студентов: «Представь, я читаю работу и глазам не верю: «Меткий замет». Сначала даже не поняла, потом по контексту догадалась – речь идёт о Ветхом Завете. Спрашиваю девушку: «Что это?» Отвечает: «Я так услышала!» Конечно, если она это словосочетание слышит впервые… немудрено!»

Стоит ли удивляться на этом фоне, что наши глуховатые и не всегда очень образованные бабушки в храме слышат то, что готово воспринять их сознание. Вот откуда все эти «аэро-» и «евромонахи» вместо «иеромонахов», «Мелкосидел» вместо «Мелхиседека», «микрофонный протоиерей» вместо «митрофорного», «от рукавицы Марии» вместо «отроковицы» и прочая. Говорят, в одной деревенской церкви бабульки во время Евхаристического канона собирали печенье в коробочку. Потому, дескать, что в Херувимской поётся «отложим по печению» (на самом деле – «всякое ныне отложим попечение»).

Недаром же байки эти (то ли реальные, то ли выдуманные, кто теперь разберёт) гуляют по интернету и собираются даже в сборники. Приведу одну из книги Михаила Ардова «Мелочи архи… прото… и просто иерейской жизни». Анекдот этот возник в московской церковной среде. Говорят, будто бы некая женщина восприняла стих из песнопения великопостной вечерни «Да исправится молитва моя, яко кадило пред Тобою…» на покаянный лад:

«Да исправится молитва моя, я – крокодила пред Тобою».

И будто бы эта прихожанка с сердечным воздыханием прибавила:

– Не только что крокодила, ещё и бегемота.

А что вы смеётесь? Сам Господь говорил Иову: «Вот бегемот, которого Я создал, как и тебя…» (Иов 40, 10). Конечно, все мы перед Господом и крокодилы, и ещё похуже, но наделённые способностью мыслить, вот что важно. Так давайте же сделаем наше пребывание в храмах осмысленным. Можно, конечно, ждать, пока появятся принятые церковным сообществом переводы, и богослужение адаптируют под «среднего» прихожанина. А там глядишь, и по комиксам начнём Библию изучать… Но не кажется ли Вам, что путешествие в мир церковнославянского языка – занятие для современного молодого человека более достойное? К тому же очень увлекательное.

Ирина ДМИТРИЕВА

Источник http://www.elevferijhram.org/?page_id=2614

Назад к списку